Из записки случайного странника.
"Смерть после смерти, убийства и самоубийства, в конце концов безумства… Можно ли это всё сравнить с обычным укладом жизни в Закулисье? Как думаете, разумен ли этот уровень? Способен ли он внушить вам всем то, что всем уже, итак, ясно? На все эти вопросы я, и многие тут живущие не смогут ответить, но, прошу вас, поверьте мне… Поверьте и забудьте об этом уровне, вам нет необходимости быть тут, со мной и многими другими безумцами. Не стоит, прошу вас, не смейте попадать сюда!"

---

Дом каких много тут, был ли смысл фотографировать его? Хм… Может и был, но, что сделано не воротишь, знайте же, встретив этот или какие-нибудь похожие дома, не стоит заходить в них, где-то в глубине гнилых досок обитают самые страшные и смертоносные существа, это мы с вами - Люди…

---

Электричка, на которой я ехал, вела по пустым улицам, эти улицы мерно менялись с одной, на другую. Звуки двигателя доносились у меня в голове… В моём вагоне было почти совершенно пусто. Оставшиеся люди были лишь их серым подобием. Знаете, их словно в едином порыве, ловко отключили от мозговых функций. Я был уверен в том, что все они, до единого, не знали куда их несёт эта дребезжащая и старая электричка. Чуть поодаль меня сидела совсем старая бабка, у нее был какой-то странный клетчатый и воняющий пакет. Рядом с ней сидел здоровенный и жирный детина, он зарылся глубоко в себя, словно вывернул всё своё нутро наружу. Ну а в углу, сидел странный мужчина, который очень уж походил на меня, звали его Юра. Мрачное лицо, мрачное тельце. И знаете… Выражение лица, которое было чужое от всех других, оно пыталось скрыться от всех, скрыться в глубине этой ветхой маршрутки.

Этот карикатурный "Юрчик" вдыхал и выдыхал воздух настолько часто, что амброзия из лёгких попадала ему туда же. Мне не нравилось всё это присутствие в маршрутке, я хотел уйти отсюда, далеко, может быть даже обратно, домой.

Чуть попозже электричка начала замедлять свой ход. Все эти противные люди стали направляться к выходу. И сонный, он тоже стал выходить. Станция вновь казалось ему обыденной, каждый божий день он видел её вновь и вновь… Как день сурка, знае… — меня прервал лёгкий толчок в мой красный бок.

— По-видимому — подумал мой усталый мозг, — я встал поперёк открывшихся дверей.

Чуть опомнившись от толчка я окончательно вышел на перон, последняя бабушка отойдя от вагончика, совершила непристойность. Она нагадила в собственный вещьмешок. Но моему сонному рассудку было совершенно всё равно. Лишь чуть обратив на это внимание я побрёл в сторону своего старого и навечно зацементированного дома. По дороге, к своему стыду, я по какой-то странной причине почувствовал сильную злость, видимо исходила она из-за человека, который толкнул меня в бочину на остановке. В сильном, но позднем порыве ярости, поискав кого взглядом поближе, я со всего маха ударил рядом идущего забулдыгу кулаком в висок. Удар был не таким сильным, но паренёк, чуть отступив назад упал в тёмную, но глубокую канаву. Данное действо было настолько обыденным и безразличным, что уже не оживляло никого здесь живущего, словно ударил я не человека, а пустоту. А злость, пропала так-же как и началась — внезапно. Словно прошёл обычный, но новый день.

Я отстранился от человека, который уже несколько секунд был убит.
— Это был первый на сегодня. — промолвил я.

Моё измождённое тельце решило сегодня погулять на славу, оно отошло в глубину леса. Сняв с себя одежду и сев в траву оно начинало надрывно петь, но песнь не выходила, лишь выхаркивание странных звуков через гнилые зубы доносились с его сквернопахнущего рта. После данного ритуала оно быстро оделось и направилось в случайную сторону старого и серого леса.

Через несколько мгновений моё сознание вернулось ко мне и набрёло на новую поляну.

Не хотел я топтать свежую травку, потому пошёл по стоптанной тропинке. Через недолгие скитания в лесу, мне издалека показалось странное существо. Подойдя ближе я отчётливо распознал в нём молодого человека лет 19-ти. С самого начала я хотел пройти мимо этой фигуры, но по какой-то неведомой причине я повернулся к нему лицом, и этим же моментом сказал:
— Закурить будет?

Молодняк весело сказал:
— Ещё как есть!

Он начал шарить у себя в карманах, как будто он искал не сигареты, а свой член. В этот же момент, отвлекая эту странную фигуру, "сигарками", я достал из своего подсумка железный штырь и безучастно всадил ему этот обрубок прямо в живот, в область пупка.
Этот штырь, в прошлом торчал из какого-то недостроенного дома, ну я и подумал: "Чего добру пропадать? Правда же? Был он в доме, а теперь его опутал целый человек!" Я стал прижимать этот холодный штырь с фигурой в нём, к какому-то близкому ко мне дереву, дойдя до него и стукнув штырём дерево, я стал елозить этой железной балкой в животе убитого, я по какой-то странной и навящивой идее хотел найти в животе этой фигуры хоть что-то живое. Но потом, как только человек прекратил свои хрипы, я оставил его так, труп оперевшись об дерево опустился на кроваво-красную землю.

В это время над моим городом воцарилась белая луна. Серый свет проник в каждый кустик. Как только я услышал последнюю работу лёгких, я успокоился и сел рядом с ним. Поелозив у него по карманам нашёл замызганный и пропитанный кровью паспорт, увидел одинаковую надпись… "Пасспорт гражданина Заброшенного Города".

Открыв его я стал рассматривать кого мне пожаловали.

— Александр… Сашка? Из города "Красноярска" Ха-ха-ха, на этот раз мне подкинули приезжего издалека, - радостно подумал он. - Наверняка специально поставили его сюда, на это место, прямо мне, на блюдечке.

Из своего кармана я вынул аккуратный свёрток, в котором находился бутерброд с колбасой, развернув свёрток у омертвевшей головы покойного, я, с давним аппетитом стал кушать. Как доел, положил газетку в тот же карман пройдохи, в котором у него красовался паспорт.
— Ну, пожрамши можно и "побалакать", — я, протерев свой грязный от крошек рот рукой, продолжил — давай разговаривать…

…

— Что-то сказал!? Нет? А, ну и ладно… - я игриво щипнул за его пухлую щечку.

Рот так и просил сигаретку, я закурил.

— Знаешь, с мёртвыми говорить мне легче, ты сам как думаешь?

…

— О-о-о, понимаю, понимаю.

…

— Ты спросил, как я попал сюда? Странный вопрос, вы ведь, твари, этакие, итак знаете, как и по какой воле я сюда попал, так зачем спрашиваешь?

…

— Что ты сказал? Ты…

…

— Ты думаешь как только сдох, так ты от меня схоронишься?! А!? Знаю… знаю где ты прячешься, ты же за этим деревцем, сука!

Я подошёл к рядом стоящей ясени и начал неистово пинать её основание.
По-видимому, на него совсем недавно обрушилась молния, потому, в моем представлении оно было черно как смерть, куски уже мертвячьей древесины отрывались от дерева.
— Идиот, я тебя ещё найду, найду, слышишь?! — яро завопил я в пустоту. Но вдруг остановился.

— Ну, ты где? Хватит играть, слышишь? С меня хватит, ответь! Отвечай…

ай

ай

ай

Отзывалось эхо с моего последнего крика. Яркая луна скрылась за тёмными облаками. Черная смерть охватила мою полянку. Совсем сойдя с ума я убежал куда глаза глядят, то и дело ломая какие-то ветки и кусты…

…

Наутро солнце вновь поднялось над мрачным уровнем, оно осветило каждый кустик и дерево, и наконец, чуть поёрзав докатилось до моего вчерашнего друга, Саши…
Около того же чёрного дерева лежал окровавленный, с закатынными глазами труп. За эту ночь никто не тревожил моего друга, он лежал один, как будто он был един с лесом.

Я уже захотел проститься с другом. Лицо моё, было чуть потрёпанным, но, я не чувствовал ни капельки прошлой ярости. Мой усталый мозг уже простил моего нового друга.

— Хех, Сашка, Сашка… Не тебе одному выпало на долю, — неожиданно пробормотал я себе под угрюмый нос.

— Не договорил я многого, — отстранённо глядя в сторону говорил я. — Луна взошла. Ну а сейчас, светло, день настал, — обращаясь не в сторону трупа, глядел на дерево, к нему и был повёрнут, знал же, за тем деревом скрывается тот самый 21 грамм.¹

Где-то ухнула сова, ветки затрещали под моими ступнями, словно сдавливал я не деревяшки трухлявые, а кости детские.
— Ну, тогда расскажу как всё было, узнал то, что нахожусь я не там где следовало, уже давно, очень давно, я бы сказал так… Родился я тут, в этом "Городе", и живу я тут очень давно, насколько помню лет 30, если не более. Про детство и смысла нет говорить, всё было также. Расскажу пожалуй про юношество… Я в лет 18 был тогда кудрявый. Матерь тогда, как на дозу не хватало, попросила меня устроится, я зубоскалил, но больше же некому… Устроился я спасателем на нашем озерце, по давней связи матери… Слышалось в нашем городке, что на озере много погибают, да плавцы городские не спасли в единый год никого, ни один не вышел с воды сухим. Как пришёл, меня сразу приняли как своего, я то был молчаливым, знал своё дело. И это "дело" у них было великое, я бы сказал даже широкое. Спасатели… Да, спасатели топили людей. Увидят ребёнка без мамки, нырнут, да и за ногу утащат, а ребёнок не понимающий, лишь булькнет, нырнёт и всё тут. А потом, плачат, театрально прямо перед этой толстозадой мамкой… Знали в общем они своё дело, знали. Обычно родичи не ругали нас, знали ведь, уже не спасти. Ну а главный, из администрации то, премию нам платил, не-маленькую. Алкоголя было мало в нашем городке, бывало когда кто-то в форме из леса привозил кое-что, но жители часто забивали его, один только был уважаем, да имя его никто не знал, мрачный был; потому тратили мы наши премии на здешних профурсеток.² Топил я моментально, часто любил топить вельмож,³ у которых алкоголь с собой имелся, топил да с пляжа брал водку себе под шумок. Распивал сам, мамке ничего не давал, у неё своё есть… Как бы не было смешно, но привычка у меня выработалась… На похороны ходить к тому, кто помер от рук моих. Родичи меня там же и угащали, бывало что и плакал над могилкой убиённого, не болела душа моя про них, совсем всё равно было; ну а они… Думали что я такой сочувствующий, страдающий; в общем, жил припеваюче, так и дожил до сегодня. Те спасатели умерли вот подавно, а я вот, один, спасать уже некого, то озерцо накрестили проклятым, да и закрыли. Распустили с этого озера меня уже одного.

Договорив это всё я встал и пошёл по свежестоптанной тропинке и стал думать о своей любви.

Я, шатаясь, вскочил, но не успел еще выпрямиться, как снова был сбит с ног ударом в затылок. Тех было двое, а он один, слабый и непривыкший к борьбе, но он долго боролся, царапался ногтями, как дерущаяся женщина, всхлипывал от бессознательного отчаяния и кусался. Когда он совсем ослабел, его подняли и понесли; он упирался, но в голове шумело, он переставал понимать, что с ним делается, и бессильно обвисал в несущих руках. Последнее, что он увидел — это кусок рыжей бороды, почти попадавшей ему в рот, а за ней темноту леса и светлую кофточку бегущей девушки. Она бежала молча и быстро, так, как бегала па днях, когда играли в горелки, — а за ней мелкими шажками, настигая, несся бритый. А потом Немовецкий ощутил вокруг себя пустоту, с замиранием сердца понесся куда-то вниз, охнул всем телом, ударившись о землю, — и потерял сознание.
Высокий и рыжий, бросившие Немовецкого в ров, постояли немного, прислушиваясь к тому, что происходило на дне рва. Но лица их и глаза были обращены в сторону, где осталась Зиночка. Оттуда послышался высокий, придушенный женский крик и тотчас замер. И высокий сердито воскликнул:
— Мерзавец! — и прямиком, ломая сучья, как медведь, побежал.
— И я! И я! — тоненьким голоском кричал рыжий, пускаясь за ним вслед. Он был слабосилен и запыхался; в борьбе ему ушибли коленку, и ему было обидно, что мысль о девушке пришла ему первому, а достанется она ему последнему. Он приостановился, потер рукой коленку, высморкался, приставив палец к носу, и снова побежал, жалобно крича:
— И я! И я!
Темная туча уже расползлась по всему небу, и наступила темная, тихая ночь. В темноте скоро исчезла коротенькая фигура рыжего, но долго еще слышался неровный топот его ног, шорох раздвигаемых листьев и дребезжащий, жалобный крик:
— И я! Братцы, и я!
В рот Немовецкому набралась земля и скрипела на зубах. И первое, самое сильное, что он почувствовал, придя в сознание, был густой и спокойный запах земли. Голова была тупая, словно налитая тусклым свинцом, так что трудно было ворочать; все тело ныло, и сильно болело плечо, но ничего не было ни переломано, ни разбито. Немовецкий сел и долго смотрел вверх, ничего не думая и не вспоминая. Прямо над ним свешивался куст с черными широкими листьями, и сквозь них проглядывало очистившееся небо. Туча прошла, не бросив ни одной капли дождя и сделав воздух сухим и легким, и высоко, на середину неба, поднялся разрезанный месяц с прозрачным, тающим краем. Он доживал последние ночи и светил холодно, печально и одиноко.

Я начал думать обо всём, и впервую очередь о Творце.

— В целом, — сказал я, — если позабыть какой Бог милостивый, доброчестивый, и в единый момент заменить эти качества на жуткие пороки, что есть на белом свете, да и что Бог наш делает на самом деле… То мы все получим такое Божество… с которым, наверное, было бы интересно повидаться на том, чужом свете… Это был бы совсем настоящий, наш Бог, он не будет искать истину, он воцарит её во плоть и кровь.

Если на то и быть, то я хотел бы стать само-творцем, а не созданным Богом; если этот Бог и есть, то я желаю уничтожить всё то, что связано с ним, а не просто кричать от восторга этого непотребства.